Выберите язык

Элеонора Петровна Гомберг-Вержбинская

(1912-2002)
Биографические заметки её дочери, Ниной Вержбинской-Рабинович

Детство

Моя мама Элеонора Петровна Гомберг-Вержбинская родилась 5 ноября 1912
года в г. Елисаветграде (Кировограде) на Украине . Она была единственным
ребёнком в семье.
Мать Э.П., Мириам Бэлла Елизаветинская (впоследствии Мария Семёновна), из
бедной еврейской семьи, рано осиротевшая и выращенная матерью, кончила
русскую гимназию (на средства еврейской общины, помогавшей вдове с двумя
детьми ). Младший брат Марии Семёновны погиб в возрасте девяти лет, когда
его в игре нечаянно столкнул в яму с негашеной известью его сосед и кузен - тот
самый Григорий Зиновьев (Родомысльский), будущий революционер, любимец
Ленина, глава "Антисоветского террористического центра", с которым Сталин
расправился в 30-е годы, не пощадив его ближайших родственников. Об этом
позже.
Отец Пейсах Хаим Гомберг (по паспорту мама была Пейсаховна, но в традиции
20-х и 30-х годов сделалась Петровной и такой числилась в дипломе,
кандидатском и доцентском удостоверениях) - сын богатого купца, владельца
универсального магазина (брак был, видимо, по рассчёту). Пейсах был послан
учиться в Цюрих инженерному делу - в России из-за процентной нормы он в
университет поступить не смог. Мириам Бэлла выехала (на средства свёкра) к
нему после тревожных сигналов, поступивших от его квартирной хозяйки, что её
молодой муж бездельничает и совсем забросил учёбу. Молодой Гомберг, судя по
рассказам мамы, был "нестандартным евреем" - любил цирк и циркачей,
впоследствии водил туда и за кулисы свою маленькую дочь. Прилежанием и
деловым рвением не отличался к великому огорчению его родителей и супруги.
После года или немногим более безуспешного учения заграницей Пейсах
вернулся в Елисаветград, где поступил на службу к отцу. Элеонора родилась
после многих лет брака её родителей, когда уже казалось, что детей у них не
будет. Перед этим Мириам Бэлла ездила второй и последний раз за границу в
Швейцарию (проездом через Вену, кстати), где прошла курс лечения.

До революции жизнь в городе и в семье протекала достаточно монотонно, однако
после 1918 года всё изменилось: началась гражданская война, власть в городе
еженедельно переходила из рук в руки то белых, то красных, то "зелёных" -
махновцев, петлюровцев, григорьевцев и прочих банд. Во время еврейского
погрома в 1918 году отец Элеоноры был убит восемнадцатилетними
григорьевцами, вооруженными и пьяными. Детей и женщин они в последнюю
минуту пощадили. Элеонора сохранила в памяти и этот момент, и последующие
погромы, когда они с матерью уходили из дома в поле и мимо них неслись
всадники, а она с детским любопытством глядела, спрятавшись в кукурузе, на
лошадиные ноги в нескольких метрах от себя.

Новая жизнь в Петрограде-Ленинграде

В 1923 Мириам Белла с одиннадцатилетней Элеонорой перебирается из
разрушенного городка и разорённого дома в Петроград, где её родственник (и
невольный убийца брата матери) Григорий Зиновьев занимает высокий пост.
Пред его очи она так и не предстала, но маленькая Элеонора помнит, как на
приёме у жены Зиновьева они с матерью получили ордер на комнату в
коммунальной квартире.
Началась новая жизнь, где всё было по-другому: большой город, посещение
школы (до этого Нора получала частные уроки на дому, ни о какой школе в
условиях гражданской войны на Украине не было речи) сразу с пятого класса.
Отступление: в 1977 году по приезде в Вену при заполнении анкет в
американском эмиграционном агентстве Элеонору "уличили": как это она могла
после 5 лет школьного образования поступить в университет. Американская
сотрудница Хиаса сравнила дату поступления в школу - 1923 и дату окончания
- 1928- и отказалась верить таким несуразным данным и утверждениям, а
представление об особенностях российской истории начала 20 века или хотя бы
воображение у неё отсутствовало. Кроме учёбы в школе Элеонора продолжала
ещё в Елисаветграде начатое музыкальное образование - игру на рояле, к чему у
неё были большие способности. В родном городке по счастливому совпадению
она сразу попала в руки прекрасного педагога - матери знаменитого музыканта и
основателя всемирно ценимой школы русского пианизма Генриха Нейгауза. В
Питере ей опять везёт: она учится в музыкальном техникуме у первоклассной
преподавательницы Нины Георгиевны (фамилию я не помню), которая прочит
Элеоноре музыкальную карьеру, продолжение обучения в консерватории.
Элеонора, с юности хотевшая заниматься искусством и пришедшая туда через
литературоведение, никогда не пожалела о том, что не послушалась своей
учительницы и не стала музыкантом-профессионалом, хотя музыка
сопутствовала ей до последних дней. Хочется добавить, что первые заработки
Элеоноры связаны как раз с музыкой: она подростком в Ленинграде
подрабатывала тапёром, аккомпанировала немые фильмы на сеансах в
кинотеатрах в 20ые годы, попурри из известных ей мелодий и немного
импровизации.
Первое время в школе Элеонора чувствовала себя очень неуютно: "новенькая",
она дичилась детей, которые, ко всему прочему, дразнили её за южнорусский
акцент. Постепенно это прошло и у неё появились товарищи, а в старших
классах сложилась компания, члены которой остались друзьями на всю жизнь.
Кончив школу в 15 с половиной лет (классов было почему-то всего 9), Элеонора
в первую осень не была принята в университет как дочь служащей - её мать была
сначала кассиршей, а потом заведующей булочной. Однако через год она
поступает на русское отделение филологического факультета Ленинградского
университета, где учится, полная энтузиазма, хотя её мечтой было
искусствоведение, в те времена в университете как самостоятельное
направление отсутствовавшее. Одним из решающих событий того периода, о
чём Э.Гомберг часто вспоминала, было её временное исключение за проявление
"мелкобуржуазного духа", выразившееся в том, что она пригласила сокурсников
к себе домой на день рождения и двое из приглашённых написали на неё донос о
том, как этот "классово чуждый элемент" пытается снискать симпатию молодого
пролетариата. Трудно представить, но делу дали ход и Элеонора была
отчислена со второго курса. Но тут откуда ни возьмись взялись у этой
застенчивой девочки упорство и самостоятельность: она подавала заявления с
просьбой о восстановлении за отсутствием "состава преступления", ходила на
приём к университетскому начальству. И её сопротивление увенчалось успехом,
она была восстановлена на своём курсе. Оба её обвинителя продолжали быть её
сокурсниками, один из них в последующие годы бодро продолжал писать
доносы, которые заканчивались для адресатов не просто отчислением из
университета, а арестами ( к сожалению, я не помню их имён).
Вторым типичным для того времени эпизодом, ещё более зловещим, был звонок
на кафедру литературы из ГПУ с требованием студентке Элеоноре Гомберг
немедленно явиться на Литейный проспект в Управление КГБ, т.н. Большой
дом. Это было то самое время, когда Сталин начал расправляться не только с
уже отстранёнными от власти своими противниками, лидерами т.н. "правой
оппозиции" Зиновьевым и Каменевым, но и с их родственниками. Отец, жена,
сын, братья и сёстры (а также их жёны и мужья) Зиновьева уже были посажены
или казнены, руки стали доходить до кузенов, кузин и их детей...18- летняя
Элеонора по дороге забежала на работу к матери сказать, куда её вызвали, на
случай, если им не дано будет увидеться, и явилась на Литейный. В окошке
регистратуры она назвала свою фамилию и ей сообщили, что на неё нет
пропуска. На наивный вопрос, что же ей делать, дежурный взглянул на неё и
выразительно сказал: "Иди домой, девушка" Этому совету она и последовала.
Можно только благодарить российскую безалаберность и "докомпьютерную"
эпоху, которые допускали такие "промахи".

Учёба в университете и преподавние

Обучение в университете в те годы было довольно необычным: одним из
способов получить зачёт был т.н. "групповой метод", когда ответ одного
студента засчитывался всей группе. Однако при желании можно было получить
хорошее образование - многие блестящие преподаватели ещё не были посажены
или отстранены .Довольно удивительно было и то, что тему своей диссертации
Э.П.Гомберг выбрала по своему желанию и смогла её защитить - "Блок и поэты-
символисты". Параллельно с аспирантурой и работой над диссертацией она
начала работать в университете как лаборантка, а потом и как
преподавательница. Таким образом, в 1977 г., к моменту её эмиграции у неё за
плечами были сорок с лишком лет рабочего стажа в ленинградском
университете, а вот пенсию ей выплатили за 12 месяцев вперёд и на этом всё и
кончилось. За 25 лет, что были прожиты в Вене, ни о каких переводах пенсии
не было и речи. Спасибо Австрии, которая поддерживает всех своих жителей
старше 65 лет независимо от того, успели они в своё активное время работать в
этой стране или нет.

Первый брак, первый ребёнок

Во вторую половину 30-х годов, кроме защиты диссертации в 1939 г. и работы в
университете, происходят и другие важные события в жизни Элеоноры - она
встречает молодого лингвиста, аспиранта кафедры русского языка, человека, во
многом отличного от её остальных друзей и коллег. Семён (а по паспорту
Хайрулла Хабебулович) Махмудов, родившийся в татарской деревне под
Казанью в семье, где не говорили по-русски, а мать была неграмотной, был
воистину одним из тех, кто "всем обязан революции". Действительно, без
революции человек его происхождения да ещё "иноверец" даже с самыми
блестящими способностями вряд ли попал бы в университет, защитил сначала
кандидатскую, а потом спустя много лет докторскую диссертации и стал бы
заведующим кафедры русского языка в Алма-Ата. Надо сказать, что членом
партии он никогда не был (для его высокого служебного положения редкость) и
Сталина всегда терпеть не мог. Человек он был очень талантливый, но грубый и
необузданный. С одной стороны, он разделял интересы и увлечения Элеоноры,
связанные с литературой, но, с другой стороны, очень многое в её внутреннем
мире для него просто не существовало. Он самым крайним образом отличался от
окружавших Нору людей, и её лучшая подруга выразила общее отношение к
новому члену круга друзей такими словами: "Мы все его боялись". Был он и
ревнив, и не всегда трезв... Тем не менее, наверное, именно его экзотичность в
сочетании с дарованием в их общем и любимом деле превратили
интеллектуалку Элеонору и enfant terrible в пару. В августе 1937 года у них
родился сын (о чём Махмудов, находившийся в деревне у себя на родине в
момент появления сына на свет, не счёл нужным поделиться со своей матерью).
Хотя по традиции того времени брак не был зарегистрирован, сына своего
Алексея Махмудов не только признавал и дал ему фамилию, но и впоследствии
всегда гордился им.
К моменту начала войны жизнь Норы выглядела так: её гражданский муж после
защиты кандидатской диссертации в 1940 г. уже год как был направлен
преподавать в Алма-Атинский университет, этот факт рассматривался как
временный, года на три с последующим возвращением в Ленинград. Сама Нора,
тоже уже защитившая диссертацию, была доцентом кафедры русской
литературы, читала историю литературы 18-19 вв., но главным предметом её
исследований оставались поэты и писатели-символисты рубежа 19-20 веков.
Летом 1941 года во время студенческих каникул она, свободная от
преподавания, начала работать экскурсоводом в заново открытом доме-музее
И.Е. Репина Пенатах, переехав туда с трёхлетним сыном.

Эвакуация в Алма-Ату

Там 22 июня её застало известие о начале войны с Германией. В первые же
недели созрело решение не отдавать ребёнка в эвакуируемые детские дома, а,
уволившись из университета, с сыном и подругой (у которой на руках была тоже
трёхлетняя дочь), пробиваться в тыл на восток от молниеносно наступающих
немецких войск. До Куйбышева ехали они вчетвером - с детьми, чемоданами,
детскими ночными горшками, пересаживаясь с поезда на баржу, доставая
билеты на вокзалах и на пристанях. От Куйбышева, где подруга с дочерью
сошли, Нора добиралась уже сама с сыном до вожделенной Алма-Аты, где ждал
её муж и отец её ребёнка.
Ей повезло, т.к. работников Ленинградского университета брали на работу в
Алма-Атинский университет, она получила место преподавателя на кафедре
русской литературы и встретила там некоторых прежних коллег, тех, что не
пошли на фронт .Интереснейшие люди со всех концов страны собрались в этом
крупном, но, конечно, провинциальном городе. Университет был, несомненно,
местом встречи для студентов из Москвы, Ленинграда, с Урала, Украины,
Прибалтики и Средней Азии. Им преподавали профессора крупнейших
университетов России, действительно первоклассные учёные - Наум Яковлевич
Берковский, Виктор Максимович Жирмунский и многие другие. Жизнь была,
конечно, голодная и тяжелая, но не сравнимая с условиями в тех районах
страны, где бушевала война или фронт был рядом. Преподаватели жили целыми
семьями в университетском общежитии, Нора делила комнату с сыном, мужем,
матерью и демобилизованным после тяжёлого ранения родственником. Кто мог,
продавал на барахолке вещи, украшения, и Нора рассказывала, как одна из её
более обеспеченных студенток не постеснялась купить у неё какую-то вещь,
которую она продавала, чтобы обеспечить болевшему сыну дополнительные
продукты, кроме тех, что покупались по карточкам.
Э.П. рассказывала часто о самодеятельном кружке, организованном талантливой
и самостоятельно думающей студенткой Дорой Шток. Эта группа студентов
собиралась регулярно в общежитии, они обсуждали вопросы философии,
политики и литературы, высказывая личную точку зрения ни от кого не утаивая
свои собрания, т.к. никто из них антисоветчиком себя не считал. Однако кто-то
на группу донёс и все они, кроме одного (которого окружающие сочли
провокатором, хотя факт, кажется, остался недоказанным) оказались в лагере.
Э.П. ничего не знала многие годы о судьбе своей любимой студентки, но
помнила её всегда. И вот, в первые же недели эмиграции зимой 1977-78 годов,
ещё в венском отеле она читает в журнале "Время и мы" статью некой Доры
Штурман и там же биографию автора. Всё как бы сходится с историей её
студентки. Э.П. пишет на адрес редакции письмо и получает ответ :"Дорогая
Норочка! Ну конечно, это я..." Разница в возрасте у них была 9 - 10 лет и
преподавательница со студенткой были на ты. Штурман - девичья фамилия
убитой фашистами матери - стала самиздатским псевдонимом к тому времени
уже ставшей широко известной публицистки, эмигрировавшей в Израиль в
начале 70-х годов, когда сделалось опасным оставаться в Харькове, печатаясь на
Западе хоть и под псевдонимом. Нора через год после отъезда из России гостила
у Доры Штурман в Израиле, таким образом это трагическое воспоминание
времён эвакуации получило счастливую концовку. Связь пусть уже только по
переписке сохранилась между ними до самого конца.

Возвращение в Ленинград

Три с половиной года провела Нора в Алма-Ате, туда же после первой
ленинградской блокадной зимы приехала её исхудавшая, но выжившая мать.
Когда кольцо блокады было прорвано и стало возможным возвращение в
Ленинград, Элеонора тут же ринулась в город, который хотя и не был её
родиной, стал в полном смысле этого слова родным. Оставив семью - мать, сына
и мужа в Алма-Ате до того момента, когда кров и преподавательская ставка
будут восстановлены, она приехала ещё до конца войны в разрушенный
Ленинград, с трудом вернула комнату, куда за это время въехали посторонние,
опять была принята в университет в качестве преподавателя кафедры русской
литературы. Впоследствии, когда в университете при историческом факультете
открывается кафедра истории искусства, она, доучивая необходимый материал
(как это точно происходило, я не знаю) переходит туда и мечта её юности - стать
искусствоведом - осуществляется.
Через несколько месяцев к Э.П. приезжают оставшиеся в Алма-Ате члены семьи
за исключением мужа, который задержался на своей кафедре до первой
возможности получить работу в Ленинграде. Этому не будет дано
осуществиться - менее чем через год Э.П. узнаёт - не впрямую от Махмудова, а
через общих друзей, - что он никуда уезжать не собирается и что в скором
времени у него родится ребёнок от женщины, которая станет впоследствии его
второй женой.

Второй брак, второй ребёнок

Жизнь Э.П. входит в новый этап: всё в ней меняется - город и даже часть света
(из Азии возврат в Европу), профессия и, не в последнюю очередь, личная
жизнь. Человек, с которым она была знакома с довоенных времен, номинально
из "других наук" то есть математик, а не филолог, однако полностью человек
искусства, талантливый художник-любитель, знаток музыки и литературы,
входит после возвращения с фронта в её жизнь на новых правах. До войны он
казался Э.П. "барчуком", утончённым до потери мужественности
интеллигентом, и не нравился ей как мужчина. Несмотря на бронь, даваемую
кандидатским званием, он пошёл на ленинградский фронт, где провёл в
артиллерийском расчёте всю войну на передовой. Адрес Норы в Алма-Ате он
каким-то образом получил и несколько раз писал туда, а также послал свою
фотографию с фронта. Похудевший, бритоголовый мужчина (таким и остался на
всю жизнь после войны) настолько отличался от прежнего Михаила Львовича
Вержбинского, что Э.П. с трудом его узнала. В их судьбе было много общего -
сыновья не только однолетки, но даже родившиеся в одном месяце, распавшиеся
первые браки, желание начать новую счастливую жизнь, общее желание людей
после многих лет страшной войны.
Примерно через год после рождения дочери Махмудова в Алма-Ате в
Ленинграде родилась дочь Норы - автор этих строк. Летом на даче семья
делалась совсем большой: трое детей. Это называлось :"Мои дети, твои дети,
наши дети". Имеются в виду сыновья из первых браков Э.П. и М.Л.
Вержбинского - Алексей и Глеб - и их общая дочь Нина, на 10 лет младше.
Тут семейное отступление заканчивается, оно было, однако, необходимо для
того, чтобы не сложилась превратный образ Э.П. Гомберг как некоего книжного
червя или синего чулка - она была женщиной во всех смыслах этого слова.

Тяжёлые времена

Мне представляется это время - конец 40х, начало 50х - очень противоречивым в
отношении жизни страны и конкретно моей матери. С одной стороны,
возрождение после страшного катаклизма - четырёх лет войны, десятков
миллионов убитых; с другой стороны, после эйфории победы невиданный
зажим, осуществляемый Сталиным - террор, ни в чём не уступавший 1937 году,
начиная с 1947 года и нараставший вплоть до смерти диктатора в 1953 году.
Если вернуться к биографии Норы, то можно наблюдать сходство макро- и
микрокосмоса. Семья, любящий и любимый муж, рождение общего,
сравнительно позднего ребёнка. Переход в смежную специальность
(искусствоведение) и успехи в ней. Жизнь в любимом городе, общение со
старыми друзьями и знакомыми, вернувшимися с войны. А с другой стороны :
тяжелейшие бытовые условия, только потому и переносимые, что так жили все
или почти все и сравнение с лучшим отсутствовало. Коммунальная квартира, где
в послевоенные годы жило до 30 человек, пользуясь одной кухней, ванной
комнатой и туалетом. Стряпня на керосинке, неизбежные в коммуналке
скандалы, отсутствие каких-либо облегчающих быт машин - от стиральной до
посудомоечной. Собственно, тот факт, что Нора могла наряду с семьей
заниматься свой преподавательской деятельностью, а с середины 50х годов
писать и издавать книги по русскому искусству, объясняется тем, что жила она
со свой матерью, престарелым родственником и няней для младшего ребёнка,
которые несли главную часть домашних забот. Это, несомненно, облегчало
жизнь и освобождало время для творческой работы, но, с другой стороны,
приносило невероятное напряжение из-за скученности членов семьи разных
возрастов, взглядов и непростых взаимоотношений. Наша семья была так
сказать, привилегированной: в трёх больших комнатах жили 7 человек
( включая менявшихся нянь), остальные соседи о такой роскоши даже не
мечтали. Как правило на семью была одна комната.

Космополитизм

Это о быте. Что же касается новой волны террора, до самого страшного - ареста -
дело не успело дойти, однако в 1951году Нору увольняют из университета в
связи с начинающейся антисемитской кампанией, так называемой борьбой с
космополитизмом. Ей удаётся преподавать на той же кафедре будучи
внештатной сотрудницей с мизерной почасовой оплатой. В случае моего отца,
М.Л. Вержбинского, преподавателя кафедры математики Горного Института, в
1953 году в ходе выявления космополитов на него и ещё на нескольких коллег
того же происхождения было заведено дело о сионистском заговоре. К счастью,
делу не успели дать ход благодаря (в буквальном смысле) кончине Сталина в
марте того же года.

Профессиональные успехи

После этого радостного события Нору восстанавливают в штат как доцента
кафедры истории искусства. Осуществляется вскоре ещё одна её мечта: она
получает возможность писать книгу о её любимом художнике Михаиле Врубеле.
В издательстве "Искусство" среди списка "разрешенных" тем Нора видит его
имя и тут же заключает с издательством договор на пусть небольшую, но
первую за десятки лет умолчания монографию об этом замечательном
художнике. В 1959 году вышла в свет это маленькая, скромно изданная книга -
не чета множеству роскошных альбомов на ту же тему, выпущенных в
последствии, но Э.П. всегда гордилась ею больше, чем всеми последующими
своими публикациями. Самой популярной из публикаций моей матери надо
назвать книгу "Передвижники", много раз переизданную широкими тиражами.
Из других её книг назову "Искусство и революция 1905 года" изд.1960г.;
"Искусство и зритель"изд.1961г.;"Врубель. Переписка,Воспоминания о
художнике."изд. 1963г.
Особо следует отметить её участие в подготовке издания переписки художника
Константина Сомова. В соавторстве с двумя коллегами А. Свешниковой и Ю.
Подкопаевой после кропотливой многолетней работы была подготовлена эта для
советского читателя интереснейшая публикация о художнике круга "Мир
искусства", умершего в эмиграции и долго широкому зрителю неизвестного.
Вступительная статья на 45 страницах была написана Норой без участия
соавторов, всё уже готово пойти в печать, но...Становится известно,что
Элеонора Гомберг собирается эмигрировать из СССР и публикации "дают
красный свет" . Труд трёх соавторов, а самое главное, памятник годами
замалчиваемому художнику оказываются под угрозой. И Элеонора Петровна
принимает решение - она снимает своё имя с рукописи и как подготовитель
материала, и как автор вступительной статьи, так сказать "отрекается от
престола", после чего книга выходит в свет. Продолжение этой истории: 22
января 2010 по телевизионному каналу Культура транслируется фильм "Листья
на ветру", посвящённый Константину Сомову. В фильме отмечается
фундаментальный труд "Константин Андреевич Сомов. Письма, дневники,
суждения современников", издательство Искусство, 1979 году. В связи с этой
публикацией в фильме рассказывается история добровольного отказа Элеоноры
Петровны Гомберг-Вержбинской, соавтора-составителя и полностью автора
вступительной статьи, от упоминания своего имени. Приятно ещё раз убедиться
в торжестве справедливости.
Но тут я забегаю вперёд - об эмиграция в конце 1977г. и последующих 25 лет
жизни в Австрии пойдёт речь позже.
Говоря о профессиональной деятельности моей матери, трудно сказать, что было
ей важнее - преподавание или работа над книгами. Спецификой кафедры
истории искусства на историческом факультете Ленинградского Университета
был необычно тесный контакт преподавателей со студентами, особенно с
аспирантами и дипломниками. Малое количество студентов на курсе, энтузиазм
и даже альтруизм преподавателей приводили к исключительному положению,
когда кроме лекций и семинаров или консультативных часов на кафедре, работа
со студентами происходила зачастую дома у преподавателя. Не знаю точно,
было ли это обычным явлением у других педагогов, но в нашем доме постоянно
происходили такие "дополнительные занятия" и многие из этих студентов и
аспирантов делались своего рода членами семьи . И, конечно, отдельные из них
остались друзьями на всю жизнь. Поколения "питомцев" Э.П. Гомберг работают
и сейчас в различных отделах Эрмитажа или Русского Музея, издательствах или
преподают на той же кафедре истории искусства. Моя мать наверняка гордилась
своим "научным потомством", даже если не говорила об этом вслух.

Музыка и путешествия

Нора всю свою жизнь была знатоком и ценителем музыки, хотя сама отказалась
уйти в неё профессионально. Посещение концертов было не частью светской
жизни, а насущной потребностью. Мои оба родителя, завсегдатаи
Ленинградской филармонии, добывали в очередях билеты на интересные
концерты . На некоторые, особенно желанные концерты ( зарубежных
музыкантов или того же Святослава Рихтера из Москвы ) шла запись за год до
их гастролей с регулярными отстаиваниями холодными ленинградскими ночами
очереди, чтобы "отметиться". После 2 - 3 таких дежурств с промежутками в
несколько месяцев мои родители шли на концерт и это было для них
эквивалентом поездки за границу, о чём тогда никто или почти никто не мог
мечтать. И не по причине отсутствия денег - туристические группы
( единственная форма путешествий и в страны "народных демократий", и на
"гнилой Запад") составлялись в строгом соответствии с политической
благонадёжностью, "правильным" социальным происхождением, членством в
партии и тому подобное. Смешно сказать - первая попытка моей матери поехать
по путёвке от Ленинградского университета в Чехословакию и Венгрию
сорвалась, потому что она автоматически написала в анкете для получения визы
своё "авторизованное" отчество Петровна (как она числилась во всех, кроме
паспорта, документах), а не Пейсаховна. Это было в начале 60х гг. Вторая
попытка поездки по приглашению коллеги в ГДР в 1968г. тоже почти сорвалась:
мы с ней обе подали заявление и получили отказ "за отсутствием причин"
посетить знакомую нам коллегу матери из Лейпцига. Тут неожиданно на
помощь пришли мамины "Передвижники". Сотрудник ОВИРа, который
рассматривал наше повторное "прошение", оказался студентом-заочником
исторического факультета (готовился стать "искусствоведом в штатском" ?),
знал мамину фамилию из книг, по которым сдавал экзамены и, проникшись к
автору симпатией, помог-таки получить выездную визу. Так в возрасте 56 лет
моя мать, страстная путешественница, объездившая Кавказ, Среднюю Азию,
Прибалтику и европейскую часть России, но никогда прежде не бывавшая за
границей, получила возможность познакомиться с искусством Германии в
готических соборах Наумбурга и Магдебурга или в музеях Лейпцига, Дрездена и
Берлина.

Природа и спорт

Кроме профессии, литературы и музыки, необходимым элементом жизни были
для моей матери природа, выезд загород. Не только длинные летние
студенческие каникулы проводились на даче - с конца 50-х годов на конец
недели осенью и зимой снимался дом от дачного треста. Условия были самые
примитивные (водопровод и "ватерклозет "отсутствовали), в каждой из трёх
маленьких комнат размещалось по семье, но в отличии от коммуналки в городе
это были друзья, а не случайные люди. А самое главное - Карельский перешеек с
его в те времена ещё сравнительно нетронутой природой. Лыжи, плаванье -
любимые виды спорта в маминой жизни того времени, причём освоенные не в
детстве, а в студенческие годы. Езде на велосипеде же она научилась вообще
сорока семи лет. Если говорить о "спортивных достижениях", то надо
упоминуть, что начиная с 18-летнего возраста Нора делала утреннюю
гимнастику - " упражнения для женщин" по системе какого-то немца, не
пропускала практически ни одного дня и продолжала до последних лет своей
долгой жизни. Учитывая неспортивное воспитание в её детстве, эти скромные
по современным меркам показатели говорят скорее не о спортивном таланте, а о
желании порвать с традицией и образом жизни женщины из еврейского
Местечка.

Эмиграция

Середина 70 годов. Нора преподаёт на кафедре истории искусства и хотя
приближается номинальный пенсионный возраст - 65 лет - о полном уходе от
дел нет речи. Со своими бывшими студентками 50- ых годов, давно уже
признанными в искусствоведении специалистами, она готовит очередную книгу
(см. выше "казус Сомова"). В семье произошли изменения: дети обзавелись
своими семьями, у неё уже двое внуков, она теперь по возрасту самая старшая -
умерли муж, мать и "названный дядя", десятками лет живший на правах
родственника. Возможность эмигрировать из России никогда прежде ею не
рассматривалась - практически такая возможность появилась (и только для "лиц
еврейского происхождения" ) не ранее 70 годов. Не считая себя "оторванной от
исторической Родины" ( Израиля ), всю жизнь связанная с русской культурой,
языком и обществом, Нора лишь в моменты открытой или скрытой
дискриминации ощущала себя еврейкой в том специфическом смысле этого
слова, который имел место в СССР начиная со сталинских времён. К слову,
весьма с родни определению нацистов: не как религиозная принадлежность, а по
"рассовому принципу".
В кругу наших близких знакомых тоже пока никто не уезжал. Но вот в 1975
году мой муж, зять Норы, художник Борис Рабинович выставляет свои работы
на выставке нонконформистского искусства во Дворце Культуры "Невский".
Создаётся новая ситуация: впервые после сталинских времён наша семья
делается "заметна" в глазах начальства, причём "заметность" эта ничего
хорошего не сулит. Атмосфера на "идеологическом фронте" стремительно
меняется к худшему, антисемитские настроения усиливаются. Инстинкт
самосохранения, у евреев натренированный веками (к,сожалению, поводов было
предостаточно), подсказывает моему мужу Борису, что если он хочет
продолжать свою творческую работу и ,более того, сохранить статус свободного
человека себе и своим близким, в складывающейся ситуации лучшим выходом
будет эмиграция на Запад. После выставки в Дворце культуры ォНевскийサ и
особенно после пожара в мастерской ленинградского художника Евгения Рухина
(одного из организаторов многих выставок нонконформистских художников),
где сгорел он сам и ещё двое его друзей - дело тёмное, никогда до конца
нераскрытое - начинается "исход" среди художников, причём не только по
национальному принципу, хотя официально эмигрируют все по израильской
визе. Об этом много написано, я не буду останавливаться слишком подробно,
лишь настолько, насколько это отразилось на судьбе Элеоноры Петроовны. Так
как жила она с семьёй своей младшей дочери, то, естественно, решение об
отъезде созревало у нас сообща. И решение это было для нас всех тяжёлым, но
для неё, думаю, особенно.
Кроме того, что тогда казалось - разлука навсегда (кто мог предположить, что
через 10 лет туризм в Россию для бывших эмигрантов станет рутиной), полная
неясность, куда мы, собственно, едем, чем там будем заниматься, сможем ли
заработать на жизнь нашими гуманитарными специальностями. А тут ещё в
самом разгаре выпуск книги "Сомов. Переписка." Последствия для соавторов и
для самой книги были однозначно фатальны, не сними мама свою фамилию
отовсюду: и как составитель, и как автор вступительной статьи на 45 страниц.
Счастливое продолжение этой истории через 32 года описано выше.

Вена

Примерно год принималось решение, рассматривались как "глобальные"
проблемы - уход из своей культурной и языковой среды, так и практические, то
есть как конкретно осуществить наш "исход". То, что в Израиль мы не поедем,
было более или менее очевидно: никто, включая мою мать, таким
"стопроцентным" евреем себя не чувствовал. А далее была неизвестность и лишь
неясное желание остаться по возможности в ォСтаром Светеサ, в Европе. Никто
нас нигде особенно не ждал, это мы понимали. Не думаю, что мы и Нора с нами
сдвинулись бы с места, не будь Борис Рабинович движущей силой, так сказать
нашим локомотивом.
Короче, 7 декабря 1977 года после мучительной процедуры прохождения
таможенного и пограничного контроля в Ленинграде мы стояли в аэропорту
Вены среди перепуганного "стада" эмигрантов. Полный самолёт, около 50
человек: семьи из нескольких поколений и одиночки, старики и младенцы,
репатрианты в Израиль и такие же "отщепенцы", как мы-космополиты. Первые
слова, которыми нас встретил сотрудник Венского Сохнута, были :"Нашествие
из России..." Такой "гостеприимный" жест весьма гармонировал с унижением
досмотра в аэропорту перед отъездом из Ленинграда.

Новая жизнь, путешествия

Для пожилых и старых людей эти первые месяцы эмиграции бывали очень
тяжелы не только в силу бытовых условий, но и в связи с неясностью будущего,
вплоть до страны дальнейшего проживания. Мне известны многие случаи, когда
люди старшего поколения в семьях новых эмигрантов не добирались до страны
назначение. Они похоронены на кладбищах Вены и Рима... Но такая судьба, к
счастью, Нору миновала. Обладая крепким здоровьем, любовью к жизни и, не в
последнюю очередь, приспособляемостью к новым условиям, моя мама
довольно скоро нашла для себя в эмиграции смысл существования, который для
неё никогда не был ограничен семейным кругом. Кроме того, она уже вдадела
немецким, который изучала ещё студенткой и аспиранткой, хотя первым
иностранным и её любимым языком был и остался французский.Уже через год
после эмиграции, весной 1979 года она совершает турне по университетам
США с серией докладов о русском искусстве рубежа XIX-XX веков.
Организаторами этой программы явились её бывшие аспиранты из Америки,
ставшие к тому времени ведущими специалистами по истории русского
изобразительного искусства у себя на родине: Майкл Каррент (Michael Currant,
Columbus, Ohio), Джанет Кеннеди (Janet Kennedy, Indiannapolis), Алисон Хилтон
(Alison Hilton), а также друзья по Ленинграду Елена и Владимир Оликер из
Айова-Сити, Univercity of Iova (географические данные того времени). Доклады
делались на русском языке либо с переводчиками, либо для славистов или
русскоговорящей аудитории. Происходили они в рамках конференции
современного нонконформистского искусства в Нью-Йорке, на кафедрах
истории искусства университетов в Индианополисе и в Чикаго на конференции
при Еврейском Культурном Центре Филадельфии
Через год, весной 1980 года Элеонора Петровна едет по приглашению своей
студентки военных лет Доры Штурман, писательницы-дисситентки, чьи книги
об истории коммунизма на русской почве начали появляться в самиздате в
начале 70 годов, в результате чего их автор в скором времени должна была
эмигрировать в Израиль, чтобы избежать второго срока в Гулаге (см. её
историю выше). Эта единственная поездка моей мамы в Израиль была ей крайне
интересна, но не вызвала желания остаться в стране её предков - слишком всё
там отличалось от Европы, истинной родины Норы.

Алёша

Целью этой поездки были не только встреча с Дорой Штурман и знакомство с
Израилем, но и попытка выслать приглашение на выезд её сына Алексея
Хайруловича Махмудова. Учитывая его мусульманские отчество и фамилию,
вызов ему как еврею надо было делать от матери-еврейки прямо из Израиля. С
большим трудом вызов удалось сделать, но, несмотря даже на это, отъезд сына и
его семьи затянулся на 7 лет, тяжёлых лет преследования семьи в Ленинграде и
маминой тревоги и боли за них на Западе.

Преподавание и доклады

В течении двух лет - с 1980 по 1982 - мама преподавала русский язык и русскую
литературу в университете города Кальяри на Сардинии, таким образом её
последняя официальная должность была идентична первой в довоенные времена
в ленинградском университете. В трудах университета Кальяри опубликована её
статья о символизме в русском искусстве.
В Австрии ей удалось лишь время от времени читать лекции по русскому
изобразительному искусству в венском университете на кафедре славистики, в
институте переводчиков венского и инсбрукского университетов. В венском
обществе искусства и науки она сделала ряд докладов о женщинах-художницах
ХХ века в России. Элеонора Петровна участвовала в конференции,
организованной берлинским институтом восточной Европы в городе Гармиш-
Патенкирхен (Германия) в 1980 году с последующей публикацией её доклада "К
вопросу о символизме в русской живописи и его тенденциях в современном
русском искусстве", издательство Berlin Verlag 1991.
В 1988 году Элеонора Петровна водит экскурсии по выставке "Искусство и
революция", приехавшей из России периода перестройки в Вену. На этой
выставке в Музее прикладного искусства (МАК) не только венская публика
смогла впервые увидеть доселе хранившиеся в запасниках Русского Музея и
Третьяковской Галереи полотна Малевича, Кандинского, Филонова и Шагала, но
и сама Нора, знавшая их по запасникам, могла любоваться ими "публично".
Статья об этой выставке напечатана в журнале "Страна и мир" за 1988 год,
Мюнхен.

Получение гражданства и посещение Ленинграда

В конце 1987 года мама получает австрийское гражданство. Остальные члены
семьи благодаря профессиональным успехам Бориса и Нины получили этот
статус граждан необычно быстро, уже через четыре года. Моя мама живо
интересовалась внутренней политикой Австрии, ролью страны в Европе и на
мировой арене. Вручение гражданства страны, где Нора провела к тому времени
десять лет, подтвердило то, что моя мама уже чувствовала: её принадлежность к
Австрии. Кроме этого, переход из статуса лица без гражданства, но с правом на
проживание в данной стране на положение полноправной гражданки давал
возможность с меньшим трудом въехать в СССР в качестве туристки. В январе
1988 года происходит то желанное и долгое время невообразимое событие в
маминой жизни - она едет на несколько дней в Ленинград на правах "частного
туриста", т.е. без группы. Ещё за пару лет перед этим нам было сказано:
"Эмигранты по израильской визе? Никогда вы в СССР не приедете!" С тех пор
приезды и общение с друзьями и коллегами в Ленинграде (а в последствии
Петербурге) стали регулярными, раз в два-три года. Последний раз мама была в
Питере в 2000 году в возрасте неполных 88 лет.

Источники вдохновения и жажда новых впечатлений

Уже в весьма преклонном возрасте, за 80, Нора. давала консультации людям,
интересовавшимися русским искусством по своей специальности или просто
как поклонники этой части мирового культурного наследия. Годами приходили
к ней домой ценители русского искусства и литературы: архитектор Кристиан
Доннер, судья и одновременно с этим композитор Карл Хайнц Шрёдер,
славистки Сильвия Гаубе и Кармен Пентек, историк культуры Вальтрауд Байер,
с ней в соавторстве были написаны рецензии на две актуальные в то время
выставки - Врубеля и "Красный цвет в русском искусстве".
Выше я старалась перечислить мамины так сказать профессиональные
достижения после отъезда из России. Мне хочется сказать о той стороне её
жизни в эмиграции, которая , не будучи активно творческой, приносила ей
огромную радость - о её путешествиях, о знакомстве с до сих пор ей
неизвестными сторонами культуры.
Уже было упомянуто, что первым выездом за границу было мамино
путешествие в ГДР в 1968 году. Оно так и осталось единственным за всё время
маминой жизни в СССР до 1977 года. Зато после выезда из России, где только
она не побывала: в Италии, Франции, Германии, Швейцарии, США, Англии,
Чехословакии, Венгрии и Израиле. Причём, это были не мимолётные посещения
с туристской группой, а довольно продолжительные и многократные
пребывания в этих странах, знакомство с сокровищами их музеев. С лихвой
воздались годы не добровольного "воздержания" во времена жизни в Советском
Союзе. И что особенно важно, Нора и в старости не утратила способности
воспринимать новое, прежде ей непонятное или далёкое - её кругозор
расширился. Ещё одна, на мой взгляд важная подробность маминой жизни
последних двух десятков лет - она стала вольнослушателем венского
университета. Вначале это были просто посещения интересующих её курсов и
семинаров, например, на отделении иудаистики у профессора Шуберта Многие
годы она с большим интересом принимала участие в семинаре переводчиков под
руководством доктора Елизабет Маркштейн.
Слабость зрения , постепенно развившаяся у Норы в возрасте около 80 лет -
атрофия сетчатки, необратимый процесс, при котором чтение возможно только
при помощи лупы - во многом ограничивала мамино участие в подобных
практических занятиях с текстами.
Настоящей страстью последних лет жизни Э.П. стали лекции и семинары,
проводимые профессором Сергеем Сергеевичем Аверинцевым. Выдающийся
учёный широкого профиля, теолог, литературовед и поэт приехал в Австрию из
Москвы в середине девяностых годов и с тех пор преподавал в венском
университете на факультете славистики до 2003 года. Моя мать в её 85 - 90 лет,
регулярно дважды в неделю посещавшая занятия проф. Аверинцева, была,
несомненно, старейшей его ученицей и, вероятно, старейшей студенткой
венского университета вообще.

Конец

Моя мать не дожила всего 17 дней до своего девяностолетия. О том, что она
серьёзно больна, мы узнали за полгода до смерти. У неё хватило мужества
согласиться на необходимую операцию, а у врачей хватило мужества решиться
на оперативное вмешательство, учитывая возраст пациента. Операция была
неминуема, в противном случае грозила непроходимость и мучительная смерть.
Мама хорошо перенесла операцию, состоявшуюся в середине апреля 2002 года,
необычно быстро восстановила своё не по годам бодрое состояние и "выиграла"
у смерти 4 месяца полноценной жизни с купанием, походами в лес, посещением
выставок (последней была выставка "Передвижники", приехавшая в Австрию из
России). Она даже пришла ещё несколько раз на лекции С.С. Аверинцева на
отделение славистики в университет. До начала осени моя мама вела
самостоятельный образ жизни, "не была никому в тягость", что ей всегда было
так важно. Лишь последние шесть недель были постепенным угасанием, даже не
связанным с болями, не считая последних часов, когда врачи давали небольшие
дозы обезболивающего, позволившего ей умереть в сознании и без мучений.
Умерла Элеонора Петровна в больнице - за две недели до смерти она ещё гуляла
со мной в розарии парка Шёнбрунн, но потом неожиданно быстро и сильно
отекли ноги и домашний уход оказался невозможен. Благодарю Бога, что нам
троим - маме, мне и моей старшей дочери Юле - была дарована возможность
провести вместе последние часы маминой жизни. Для Юли и меня эта была
первая смерть, проходившая на наших глазах. Величие этих проводов
действительно близко к родам, теперь я знаю это не по наслышке. Последним
словом моей мамы был ответ на мой вопрос, знает ли она, что Юля и я рядом с
ней. "Разумеется", сказала она.

Вместо послесловия

Элеонора Петровна похоронена на Центральном кладбище Вены. Могила её
пришлась на очень красивую старую часть кладбища, на которой хоронят как
неверующих, так и христиан (есть отдельная территория еврейских
захоронений). Мама не высказала на этот счёт никаких пожеланий и я поступила
согласно моим сведениям об её отношении к данному вопросу. Более того: хотя
на самом надгробии нет никаких символов и знаков, кроме имени и дат жизни,
стоящий позади увитый плющом крест другого захоронения зрительно вполне
соотносится с её могилой. Вполне в духе этой не крещённой христианки.
К сороковине, когда в наш дом пришло более 50 человек - родственников,
друзей, учеников, коллег - была устроена фотовыставка, начинавшаяся с
"портретов предков" (прабабушки, бабушки и родителей Норы она сама
маленьким ребёнком). Потом шли фото школьной и студенческой поры, первое
замужество, первый ребёнок, далее послевоенная жизнь, частная и
профессиональная. Эмиграция, путешествия, Нора — прабабушка...
Последний стенд показывал снимки последнего года и фотографии, сделанные
во время прогулки в Шёнбрунне 17 дней до смерти. Глядя на эти фотографии,
складывалось впечатление, что жизнь Элеоноры Петровны, начавшаяся
накануне первой мировой и гражданской войн на Украине, прошедшая через
сталинский террор, Великую Отечественную войну и эмиграцию, оказалась всё-
таки по-настоящему счастливой. Лицо её в старости можно назвать
просветлённым.
Хочу закончить этот текст переводом с немецкого похоронного уведомления,
написанного старшей внучкой Э.П. Юлией Рабинович: "In tiefer Trauer und
grosser Ergriffenheit geben wir den Tod von Prof. Eleonora Gomberg, geb.am
05.11.1912, unserer Mutter, Grossmutter und Urgrossmutter, bekannt.
Diese bewundernswerte, starke Frau hat ihren Weg konsequent verfolgt und stets an
das Gute geglaubt.
Sie hat die Tiefen und Höhen dieses Jahrhunderts miterlebt und ist am 17.10.2002
friedlich ins Licht gegangen."
"С глубоким прискорбием сообщаем мы о кончине нашей матери, бабушки и
прабабушки профессора* Элеоноры Гомберг, род. 5. ноября 1912 года.
Эта достойная восхищения, сильная духом женщина последовательно прошла
свой путь и всегда верила в добро. Она пережила все взлёты и падения этого
века и 17. октября 2002 года мирно ушла в свет."
*так в Австрии называют преподавателей как университета , так и гимназии.
Этот текст был написан мной в течении первого года после ухода из жизни моей
матери Элеоноры Петровны Гомберг. Привожу два события последующих лет,
которые кажутся мне важными.
В 2004 г. в журнале НоМИ (Новый Мир Искусства, 3/38/2004), была
опубликована статья "Памяти учителя" Ирины Карасик.
В январе 2010 г. по телевидению впервые был показан фильм "Константин
Сомов. Листья на ветру" режиссера Виктора Спиридонова (телевизионная
программа Россия, 2009) и имя Э.П. Гомберг-Вержбинской как автора
вступительной статьи и соавтора-составителя книги "Константин Андреевич
Сомов. Письма, дневники, суждения современников", издательство Искусство,
1979 г .было хоть и в устной форме, но восстановлено